(no subject)
Feb. 20th, 2011 02:07 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
katapetasmaПротопресвитер Александр Шмеман. Великопостная молитва святого Ефрема Сирина
Великим постом каждый день - с вечера воскресенья по пятницу читается удивительная молитва Ефрема Сирина
Молитву, которую предание приписывает одному из великих наставников духовной жизни, св. Ефрему Сирину, можно действительно назвать великопостной молитвой, т. к. она особенно выделяется среди всех песнопений и молитв Поста.
Вот текст этой молитвы:
Господи и Владыко живота моего,
Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.
Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми, рабу Твоему.
Ей, Господи, Царю!
Даруй ми зрети моя прегрешения,
И не осуждати брата моего
Яко благословен еси во веки веков.
Аминь.
Эта молитва читается дважды в конце каждой великопостной службы от понедельника до пятницы (по субботам и воскресениям она не читается, т. к. богослужения этих двух дней, как мы увидим позже, отличаются от общего великопостного строя). При первом чтении этой молитвы после каждого прошения кладется земной поклон. Потом 12 раз про себя читается молитва: "Боже, очисти мя, грешнаго", — с поясными поклонами. Затем вновь читается вся молитва, после которой кладется один земной поклон.
Почему эта короткая и простая молитва занимает такое важное место во всем великопостном богослужении? Потому что в ней перечисляются особым, свойственным только этой молитве образом все отрицательные и положительные элементы покаяния и определяется, так сказать, список наших индивидуальных подвигов. Цель этих подвигов, прежде всего, — освобождение от какого-нибудь основного недуга, направляющего всю нашу жизнь и препятствующего нам вступить на путь обращения к Богу.
Основной недуг — праздность, лень, нерадение, небрежность. Это — та странная лень и пассивность всего нашего существа, что тянут нас всегда "вниз", а не поднимают "вверх", что постоянно убеждают нас в невозможности, а потому и нежелательности что-либо изменить. Это поистине глубоко вкорененный в нас цинизм, который на каждый духовный призыв отвечает: "зачем?" и благодаря которому в течение всей нашей жизни мы растрачиваем данные нам духовные силы. "Праздность" — корень всех грехов, потому что она отравляет духовную энергию у самых ее истоков.
Плод праздности — уныние, в котором все учителя духовной жизни видят величайшую опасность для души. Человек во власти уныния лишен возможности видеть что-либо хорошее или положительное; для него все сводится к отрицанию и пессимизму. Это воистину дьявольская власть над нами, т. к. дьявол прежде всего лжец. Он лжет человеку о Боге и о мире; он наполняет жизнь тьмою и отрицанием. Уныние — это самоубийство души, потому что, если человек находится во власти уныния, он совершенно неспособен видеть свет и стремиться к нему.
Любоначалие! Любовь к власти. Как ни странно это может показаться, но именно праздность, лень и уныние наполняют нашу жизнь любоначалием. Лень и уныние извращают все наше отношение к жизни, опустошают ее и лишают ее всякого смысла. Они заставляют нас искать возмещения в совершенно неправильном отношении к другим людям. Если моя душа не направлена к Богу, не ставит себе целью вечные ценности, она неизбежно станет эгоистичной, эгоцентричной, а это значит, что все другие существа станут средствами для удовлетворения ее желаний и удовольствия. Если Бог не Господь и Владыка моей жизни, то я сам превращаюсь в своего господина и владыку, становлюсь абсолютным центром моего собственного мира и рассматриваю все с точки зрения моих необходимостей, моих желаний и моего суждения. Любоначалие, таким образом, в корне извращает мое отношение к другим людям, стараясь подчинить их себе. Оно не всегда побуждает нас действительно командовать и властвовать над другими людьми. Оно может выражаться также в равнодушии, презрении, отсутствии интереса, внимания и уважения к другим людям. Дух праздности и безнадежности в этом случае направлен на других; и духовное самоубийство соединяется здесь с духовным убийством.
После всего этого — празднословие. Только человек среди всех созданных Богом тварей получил дар речи. Все святые Отцы видят в этом "отпечаток" Образа Божия в человеке, потому что Сам Бог явлен нам как Слово (Ин 1,1). Но, будучи высшим даром, он в то же время и наибольшая опасность. Выражая действительно саму сущность человека, его самоисполнение, он именно благодаря этому может стать средством падения, самоуничтожения, обмана и греха. Слово спасает и убивает; слово вдохновляет и слово отравляет. Правда выражается словом, но и дьявольская ложь пользуется словом. Обладая высшей положительной силой, слово поэтому имеет огромную отрицательную силу. Оно создает положительное и отрицательное. Когда слово отклоняется от своей божественной природы и назначения, оно становится праздным. Оно "подкрепляет" дух праздности, уныния и любоначалия, и жизнь превращается в сущий ад. Слово становится тогда действительно властью греха.
Покаяние, таким образом, направлено против этих четырех проявлений греха. Это препятствия, которые надо удалить. Но только Один Бог может это сделать. Поэтому первая часть этой великопостной молитвы — крик из глубины человеческой беспомощности. Затем молитва переходит к положительным целям покаяния.Их тоже четыре.
Целомудрие! Если не придавать этому слову, как это часто делают, только его сексуальное, побочное значение, то его надо понимать как положительную противоположность духа праздности. Праздность, прежде всего, означает рассеяние, разделение, изломанность наших мнений и понятий, нашей энергии, невозможность видеть вещи, как они есть, в их целом. Противоположность праздности и есть именно целостность. Если обычно считают целомудрие добродетелью, противоположной сексуальному развращению, то это происходит только благодаря тому, что изломанность нашего существования нигде так себя не выражает, как в сексуальном разврате, в отчуждении жизни тела от жизни духа, от духовного контроля. Христос восстановил в нас целостность, восстановил настоящую иерархию ценностей, приведя нас обратно к Богу.
Первый чудесный плод этой целостности или целомудрия — смирение. Мы уже говорили о нем. Оно, прежде всего, - победа правды в нас самих, уничтожение всей той лжи, в которой мы обычно живем. Одни смиренные способны жить по правде, видеть и принимать вещи так, как они есть, и благодаря этому видеть Божие величие, доброту и любовь ко всем. Вот почему сказано, что Бог смиренным дает благодать и противится гордым.
За целомудрием и смирением естественно следует терпение. "Падший" в своей естественной природе человек — нетерпелив, т. к., не видя самого себя, он скор на суд и осуждение других. Это понятия обо всем неполные, изломанные, искаженные. Поэтому он судит обо всем согласно со своими вкусами и со своей точки зрения. Он равнодушен ко всем, кроме как к самому себе, поэтому он хочет, чтобы жизнь для него стала немедленно удачной.
Терпение поистине божественная добродетель. Господь терпелив не потому, что Он "снисходительно" к нам относится, но потому, что Он видит реально самую глубину вещей, которую мы по своей слепоте не видим, и которая открыта Ему. Чем больше мы приближаемся к Богу, тем терпеливее мы становимся, тем более отражаем в себе свойственное одному Богу бережное отношение, уважение к каждому отдельному существу.
Наконец, венец и плод всех добродетелей, всех усилий и подвигов есть любовь, та любовь, которая, как мы уже сказали, может быть дана одним Богом. Это тот дар, который является целью всего духовного подготовления и опыта.
Все это сведено воедино в последнем прошении великопостной молитвы, в котором мы просим: "видеть свои прегрешения, и не осуждать брата своего". В конце концов, перед нами стоит одна опасность: гордыня. Гордость — источник зла, и зло — источник гордости. Недостаточно, однако, видеть свои прегрешения, потому что даже эта кажущаяся добродетель может обратиться в гордость. Писания святых Отцов полны предостережением против этого вида ложного благочестия, которое на самом деле, под прикрытием смирения и самоосуждения, может привести к дьявольской гордыне. Но когда мы "видим наши грехи" и "не осуждаем брата своего", когда, другими словами, целомудрие, смирение, терпение и любовь соединяются в нас в одно целое, тогда и только тогда наш главный враг — гордость — уничтожается в нас.
После каждого прошения молитвы мы кладем земной поклон. Но не только во время молитвы св. Ефрема Сирина кладут земные поклоны; они составляют отличительную характеристику всего великопостного богослужения. Но в этой молитве значение их раскрывается лучше всего. В долгом и трудном подвиге духовного возрождения Церковь не отделяет души от тела. Человек отпал от Бога весь целиком, душой и телом. И весь целиком человек должен быть восстановлен, чтобы вернуться к Богу. Греховное падение состоит именно в победе плоти (животной, похоти в нас) над духовной, божественной природой. Но тело прекрасно, тело свято. Так свято, что Сам Бог "стал плотью". Спасение и покаяние тогда - не презрение к телу, не небрежение им, но восстановление тела в его настоящем служении, как выражения жизни и духа, как храма бесценной человеческой души. Христианский аскетизм не борьба против тела, но за него. Вот почему весь человек — душой и телом — кается. Тело участвует в молитве души, так же, как и душа молится не вне, а в своем теле. Таким образом, земные поклоны, "психо-телесный" знак покаяния и смирения, поклонения и послушания, являются отличительной чертой великопостного богослужения.
Протоиерей Михаил Шполянский. Жизнь, словно под гипнозом, или "нас этому не учили"
Вера Меня не удивляет,
Она так естественна (говорит Бог).
Ибо Я так ослепительно сияю в Моем Творении:
В солнце, в луне и звездах — во всем, что Я сотворил.
В небесных светилах и в морских рыбах —
Во всем мире Моих творений,
В лике земли и в лике морей…
В ветре, который проносится над морем
И в ветре долины,
Тихой долины,
Скрытой горами долины…
В деревьях и животных. И в лесных зверях;
И в человеке — Моем творении.
В народах и в людях, и в царях, и в простых крестьянах,
В мужчине и в женщине — его подруге.
А главное — в детях и в голосе дней,
Ибо дети даже в большей степени Мое Творение,
Чем взрослые люди.
Ибо жизнь, земная жизнь их еще не успела испортить.
И среди всех Моих творений — они — Мои слуги
Прежде всех.
И голос ребенка более чист, чем голос ветра
В тишине долины —
Долины, скрытой горами.
И взгляд ребенка более чист, чем голубизна неба,
Чем небесная млечность и луч звездного света
В тишине ночи.
Я так ослепительно сияю в Моем Творении (говорит Бог),
В лике гор и в лике полей,
В хлебе и в вине,
И в человеке, который пашет;
И в человеке, который сеет;
И в сборе зерна и в сборе винограда,
В свете и во тьме,
И в сердце человека,
Которое глубже всего в сотворенном мире,
Ибо оно не доступно ничьему взору,
Кроме Моего.
……………………………………………..
Я так сияю в Моем Творении (говорит Бог),
Что не видеть Меня —
Для этого надо быть слепым,
И для того, чтобы не верить в Меня,
Надо учинить над собой насилие,
Извратить себя, обессилить, измучить.
Надо засохнуть, умереть…
(Шарль Пеги «Творение»; перевод Л.А.Зандера)
Итак, «…жив Господь, Который сотворил нам душу сию, … жива будет душа твоя…» (Иер. 38, 16, 17). Пожалуй, это самое важное и в то же время очевидное открытие, достижимое человеком в сей жизни. Можно ли его игнорировать? Можно ли не замечать очевидности? Оказывается, можно. И называют это не безумием, а практическим подходом к жизни. Хорош практический подход — попивать пивко или драить светильник в каюте тонущего корабля, не обращая внимания на призывы занять место в спасательной шлюпке! Нестись к обрыву в автомобиле без тормозов, игнорируя все предупредительные знаки и сигналы! Неужто кто-нибудь всерьез думает, что смерть его минет? Но уже и врачи говорят о «жизни после смерти», ученые говорят о сотворении мира… Не выглядит ли на фоне этого помрачение разума «практичного» человека зловещим гипнозом? Но ведь мы все-таки взрослые люди! Неужели мы до такой степени над собой не властны? Бог дал нам свободу и силу. Никто нас не может заставить; могут только охмурять. И что, мы согласны делать из жизни игру в наперстки?
Но, тем не менее, сорокапятилетний человек, треть своей жизни проживший в условиях религиозной свободы, по-прежнему выдвигает все тот же аргумент: «Нас этому не учили». Это ли не абсурд? Компьютерами научились пользоваться? Мобильными телефонами научились? Банкоматами научились? А вот креститься правильно так и не научились. Евангелие — Книгу Жизни, настольное чтение наших предков, даже малограмотных, — не осилили. «Единое на потребу» оказалось невостребованным — не абсурд ли? Не абсурд ли говорить о «смутных ощущениях тепла» на краю вулкана? О щекотке под ножом гильотины? Как это похоже на «простые правила» Алисы: «Если слишком долго держать в руках раскаленную докрасна кочергу, в конце концов обожжешься. Если поглубже полоснуть по пальцу ножом, из пальца обычно идет кровь. А если разом осушить пузырек с пометкой «Яд!», рано или поздно почувствуешь недомогание». Какая-то дикая легкомысленность при определении краеугольного вопроса бытия — «что-то такое есть» — словно стишки юного поэта обсуждаются.
Масштаб проблемы и уровень реакции на нее столь несоразмерен, что заставляет предполагать или зомбирование, или некую массовую психотравму. Действительно, как можно оценить реакцию копающегося на огороде дачника, оповещенного об аварии на ближайшей АЭС и о том, что через пару часов показатель радиации зашкалит все пределы (аналог положения «Бог — строгий судия»), который на это отвечает: «А мне еще минимум четыре часа надо, чтобы прополоть морковную грядку»?! Или иная ситуация: невинно осужденный в камере смертников узнает, что в течение часа принимают ходатайство об амнистии с гарантией освобождения (аналог положения «Бог — милостивый Отец») и реагирует на это так: «Да ну их, я еще футбол по телеку не досмотрел». А ведь вопрос о бытии Бога лежит вообще вне всяких масштабов — уходит в бесконечность.
Но, может быть, именно величие масштаба делает его невместимым в бытовое сознание? Тем не менее претензия Homo sapiens на разумность обязывает его осознать себя как Homo spiritus. И как странно слышать от людей, которые убеждены в том, что полноценно используют свой разум и контролируют свое сознание, определение важнейшего вопроса мироздания не более, чем в виде расплывчатой формулировки: «что-то такое есть».
Так все-таки — есть? Или, может быть, — нет? Не следует ли наконец разобраться — хотя бы для себя самих? Ведь если Бога нет — открываются колоссальные перспективы! «Тогда все можно!» — помните экстаз Ивана Карамазова? «Станем есть и пить, ибо завтра умрем!» (1 Кор. 15, 32.) — окончание мысли апостола Павла как-то не столь воодушевляющее, однако призыв чаяниям масс вполне соответствует. Не стоит комплексовать, братва! Какие ценности, какая мораль — все выдумано! Если нет Бога, то и нет бессмертия, и тогда твое только то, что успел урвать в этой жизни. Если нет Бога, тогда нет объективных критериев добра и зла — и тогда только твои интересы и, более того, прихоти, определяют границы дозволенного. Если нет Бога, то и не существует реальных категорий Божественного бытия — Любви, Истины, Красоты. Впрочем, никто не мешает тебе играть в любовь и пр., но не забывай — все это не серьезно: надоест — выброси! Вот, конечно, смерть — это неприятно, да кто ее, костлявую, поминает. Там-то уже ничего не будет, лопух на могиле, и все — чего об этом думать. А болезни — пока гром не грянул, тьфу-тьфу, не про нас сказано! Не страшно, пожалуй, и то, что потомство обезьянье всю Землю уже в планетарном масштабе испоганило — да на наш век, вроде бы, хватит.
Ну что, диковато все это звучит? Да, утрированно, но согласитесь — честно и последовательно. Нет Бога — ну, так и нет. И, кстати сказать, «Бога нет» и «Я считаю, что Бога нет» субъективно понятия тождественные. Если тебе так уж не хочется, чтобы Бог был (хотя Его бытие от тебя никак не зависит), то для тебя Его как бы и нет — «по вере вашей да будет вам» (Мф. 9, 29) [1] . Бог познается только в любви, и насилие над твоей душой, даже ради ее спасения, Творец не совершит (ибо это уничтожило бы свободную человеческую личность). Так что если для тебя Бога нет — не лукавь, не прикрывайся «богом в душе» или «чем-то таким». Говори прямо: «Я безбожник», «Я не верю ни в какие высокие чувства и идеалы», «Для меня свято только то, что мне самому нравится». И не ходи, дружок, в Церковь свечи палить. И креститься сам и детям крестным быть не дерзай — лицемерие никого не красит. И батюшку офис освятить не тащи — пользы-то не будет. Будь честным безбожником: может быть это и не очень умно, но не подло.
Впрочем, в сложившейся ситуации есть и вполне прозаическая, причина. Это лень человеческая. Один из самых интересных богословов и мыслителей ХХ столетия — протоиерей Георгий Флоровский — отмечал, что первопричиной грехопадения первых людей была именно лень: они хотели быть «яко бози», но вне труда возделывания мира и послушания Творцу (Быт. 3, 4). А святым отцам [2] Церкви принадлежит фраза: «Для того чтобы погибнуть, достаточно быть нерадивым (ленивым)». Действительно, вера в «человеческий разум» и в «космическую энергию», в барабашек и «откровения» Нострадамуса etc. не обязывает ни к чему — иногда только приятно щекочет нервы. Принятие же христианского мировоззрения именно обязывает — и обязывает к переменам глобальным: ты был исполнителем, безвольным винтиком в механизме — стал полновластным и ответственным руководителем своей жизни, был младенцем — стал взрослым, был приговоренным к смерти и смирившимся со своей участью пленником — стал победителем, был плодом эволюции приматов — стал Человеком!
Да, жизнь во Христе — это труд, это подвиг. Но ведь по сути дела любая жизнь — это труд: двигаться — труд, питаться — труд, общаться — труд. Разве что, может быть, сон не труд. Так почему бы — если мы так боимся труда — не спать всегда? Вечно? Зачем жить? Но если все-таки жить, так почему бы не жить полноценно? Зачем спать вечно, почему бы не жить вечно? Ведь все равно уж, друзья, никуда от этого не деться — мы в этом мире живем, мы его, к сожалению, проживаем… Впрочем, и труд не так уж и страшен, «как его малюют». Ведь подавляющее большинство людей всю свою жизнь трудятся самым активным образом. И парадоксально то, что зачастую самые активные в трудах мира сего люди не находят времени и сил на главный труд — спасения души. А ведь этот труд не подавляет и не заслоняет все прочее, в мире нам прилежащее. Бог, ведая немощи и нужды человека, заповедал не шесть дней недели посвящать Ему, а седьмой — мирской жизни, но «шесть дней работай и делай (в них) всякие дела твои, а день седьмой — суббота Господу, Богу твоему…» (Исх. 20, 9). От верующего человека, как правило, не требуется отказ от мира — ведь в мир его привел Господь — но требуется осмысление своего бытия в мире. Деятельная вера в Бога — жизнь земная ради жизни вечной — не выхолащивает наше существование, но возводит на новую ступень, преображает и освящает.
Позвольте привести такой пример: люди живут в подвале, в подземелье. Сыро, холодно, затхлый воздух — но жить можно. Заняты тяжелым трудом добычи пропитания: охотятся на крыс, выращивают подземные грибы. Размножаются, борются за власть, за лучший угол… Посреди подвала — лестница ввысь, десять пролетов — и дверь. Дверь массивна, закрыта — но не заперта. А за дверью — прекрасный мир: поля и леса, моря и реки, бездна благодатного неба в пении птиц. И светлые счастливые люди ждут прихода из подземной «страны далече» своих братьев и сестер. Но в мрачном подземелье своя жизнь и своя логика: «нужно жить (охотиться на крыс!), а не фантазировать»; «а кто доказал, что там что-то есть? — ведь никто оттуда не возвращался (еще бы!)»; «а вдруг это ловушка, нас хотят обмануть» (но почему бы не проверить?).
Отец Павел Флоренский приводил такой очевидный образ: тупик, обрыв, бездна; перед нами мост, конец его теряется в тумане. Вот выбор каждого человека: пойти по мосту и проверить, куда он ведет, или сесть у обрыва и застыть в пустоте бессмысленного коловращения бытия. Итак, кто мы — люди подземелья? Лентяи, трусы, неудачники, застывшие в нелепых позах перед мостом, словно персонажи Дантова «Ада»? А может быть, мы такие уж страстные грехофилы — может быть, нам нравится полоскаться в грязи? Ведь есть же среди нас такие, которые хотят быть наркоманами, алкоголиками, ворами, хотят быть негодяями и подлецами (впрочем, это случаи уже клинические). А если мы все-таки Человеки — то почему мы живем в подземелье и питаемся крысами? Почему наша жизнь горизонтальна, когда Богом всем нам даны крылья!
И вот опять приходится говорить о помрачении. Все-таки как противоестественна такая слепота — в любых других житейских обстоятельствах она воспринималась бы не иначе, как безумие. Но оказывается не это, а именно жизнь в Боге почитается миром безумием: «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор. 1, 23). Все оказывается перевернутым: два полюса, два смысла — «…мудрость мира сего есть безумие пред Богом…» (1 Кор. 3, 19). С кем мы? Какой делаем выбор? И не нужно себя обманывать — когда нам кажется, что мы «просто живем», что никакого выбора и не делаем — значит, мы его уже сделали: мы не с Богом. А «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф. 12, 30). Итак, не стоит ли попробовать подняться по ступеням?
[1] Приходится иногда сталкиваться с таким отношением: «Что вы все время цитаты из Евангелия приводите — для меня это вовсе не доказательство!» Ответим так: книга наша пишется, конечно, с точки зрения христианина. И мы должны прямо сказать: или мы признаем Иисуса Христа Богом, и тогда слово Священного Писания — единственный абсолют Истины в этом релятивистском мире (понимая при этом относительность наших интерпретаций) или же, в противном случае, любой разговор о христианском осмыслении бытия вне основ христианской веры — безнадежен.
[2] Святые отцы — подвижники и учителя, праведники Христовой Церкви, прошедшие деятельный путь очищения от страстей и воздержания души в Боге. За 2000-летнюю историю Церкви накоплен колоссальный практический опыт христианской жизни, запечатленный в святоотеческом наследии — в богословских, канонических (канон — норма жизни Церкви), аскетических, литературных, литургических (богослужебных) и других текстах. Все святоотеческое наследие называется Священным Преданием (в отличие от Священного Писания — Библии).
Великим постом каждый день - с вечера воскресенья по пятницу читается удивительная молитва Ефрема Сирина
Молитву, которую предание приписывает одному из великих наставников духовной жизни, св. Ефрему Сирину, можно действительно назвать великопостной молитвой, т. к. она особенно выделяется среди всех песнопений и молитв Поста.
Вот текст этой молитвы:
Господи и Владыко живота моего,
Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.
Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми, рабу Твоему.
Ей, Господи, Царю!
Даруй ми зрети моя прегрешения,
И не осуждати брата моего
Яко благословен еси во веки веков.
Аминь.
Эта молитва читается дважды в конце каждой великопостной службы от понедельника до пятницы (по субботам и воскресениям она не читается, т. к. богослужения этих двух дней, как мы увидим позже, отличаются от общего великопостного строя). При первом чтении этой молитвы после каждого прошения кладется земной поклон. Потом 12 раз про себя читается молитва: "Боже, очисти мя, грешнаго", — с поясными поклонами. Затем вновь читается вся молитва, после которой кладется один земной поклон.
Почему эта короткая и простая молитва занимает такое важное место во всем великопостном богослужении? Потому что в ней перечисляются особым, свойственным только этой молитве образом все отрицательные и положительные элементы покаяния и определяется, так сказать, список наших индивидуальных подвигов. Цель этих подвигов, прежде всего, — освобождение от какого-нибудь основного недуга, направляющего всю нашу жизнь и препятствующего нам вступить на путь обращения к Богу.
Основной недуг — праздность, лень, нерадение, небрежность. Это — та странная лень и пассивность всего нашего существа, что тянут нас всегда "вниз", а не поднимают "вверх", что постоянно убеждают нас в невозможности, а потому и нежелательности что-либо изменить. Это поистине глубоко вкорененный в нас цинизм, который на каждый духовный призыв отвечает: "зачем?" и благодаря которому в течение всей нашей жизни мы растрачиваем данные нам духовные силы. "Праздность" — корень всех грехов, потому что она отравляет духовную энергию у самых ее истоков.
Плод праздности — уныние, в котором все учителя духовной жизни видят величайшую опасность для души. Человек во власти уныния лишен возможности видеть что-либо хорошее или положительное; для него все сводится к отрицанию и пессимизму. Это воистину дьявольская власть над нами, т. к. дьявол прежде всего лжец. Он лжет человеку о Боге и о мире; он наполняет жизнь тьмою и отрицанием. Уныние — это самоубийство души, потому что, если человек находится во власти уныния, он совершенно неспособен видеть свет и стремиться к нему.
Любоначалие! Любовь к власти. Как ни странно это может показаться, но именно праздность, лень и уныние наполняют нашу жизнь любоначалием. Лень и уныние извращают все наше отношение к жизни, опустошают ее и лишают ее всякого смысла. Они заставляют нас искать возмещения в совершенно неправильном отношении к другим людям. Если моя душа не направлена к Богу, не ставит себе целью вечные ценности, она неизбежно станет эгоистичной, эгоцентричной, а это значит, что все другие существа станут средствами для удовлетворения ее желаний и удовольствия. Если Бог не Господь и Владыка моей жизни, то я сам превращаюсь в своего господина и владыку, становлюсь абсолютным центром моего собственного мира и рассматриваю все с точки зрения моих необходимостей, моих желаний и моего суждения. Любоначалие, таким образом, в корне извращает мое отношение к другим людям, стараясь подчинить их себе. Оно не всегда побуждает нас действительно командовать и властвовать над другими людьми. Оно может выражаться также в равнодушии, презрении, отсутствии интереса, внимания и уважения к другим людям. Дух праздности и безнадежности в этом случае направлен на других; и духовное самоубийство соединяется здесь с духовным убийством.
После всего этого — празднословие. Только человек среди всех созданных Богом тварей получил дар речи. Все святые Отцы видят в этом "отпечаток" Образа Божия в человеке, потому что Сам Бог явлен нам как Слово (Ин 1,1). Но, будучи высшим даром, он в то же время и наибольшая опасность. Выражая действительно саму сущность человека, его самоисполнение, он именно благодаря этому может стать средством падения, самоуничтожения, обмана и греха. Слово спасает и убивает; слово вдохновляет и слово отравляет. Правда выражается словом, но и дьявольская ложь пользуется словом. Обладая высшей положительной силой, слово поэтому имеет огромную отрицательную силу. Оно создает положительное и отрицательное. Когда слово отклоняется от своей божественной природы и назначения, оно становится праздным. Оно "подкрепляет" дух праздности, уныния и любоначалия, и жизнь превращается в сущий ад. Слово становится тогда действительно властью греха.
Покаяние, таким образом, направлено против этих четырех проявлений греха. Это препятствия, которые надо удалить. Но только Один Бог может это сделать. Поэтому первая часть этой великопостной молитвы — крик из глубины человеческой беспомощности. Затем молитва переходит к положительным целям покаяния.Их тоже четыре.
Целомудрие! Если не придавать этому слову, как это часто делают, только его сексуальное, побочное значение, то его надо понимать как положительную противоположность духа праздности. Праздность, прежде всего, означает рассеяние, разделение, изломанность наших мнений и понятий, нашей энергии, невозможность видеть вещи, как они есть, в их целом. Противоположность праздности и есть именно целостность. Если обычно считают целомудрие добродетелью, противоположной сексуальному развращению, то это происходит только благодаря тому, что изломанность нашего существования нигде так себя не выражает, как в сексуальном разврате, в отчуждении жизни тела от жизни духа, от духовного контроля. Христос восстановил в нас целостность, восстановил настоящую иерархию ценностей, приведя нас обратно к Богу.
Первый чудесный плод этой целостности или целомудрия — смирение. Мы уже говорили о нем. Оно, прежде всего, - победа правды в нас самих, уничтожение всей той лжи, в которой мы обычно живем. Одни смиренные способны жить по правде, видеть и принимать вещи так, как они есть, и благодаря этому видеть Божие величие, доброту и любовь ко всем. Вот почему сказано, что Бог смиренным дает благодать и противится гордым.
За целомудрием и смирением естественно следует терпение. "Падший" в своей естественной природе человек — нетерпелив, т. к., не видя самого себя, он скор на суд и осуждение других. Это понятия обо всем неполные, изломанные, искаженные. Поэтому он судит обо всем согласно со своими вкусами и со своей точки зрения. Он равнодушен ко всем, кроме как к самому себе, поэтому он хочет, чтобы жизнь для него стала немедленно удачной.
Терпение поистине божественная добродетель. Господь терпелив не потому, что Он "снисходительно" к нам относится, но потому, что Он видит реально самую глубину вещей, которую мы по своей слепоте не видим, и которая открыта Ему. Чем больше мы приближаемся к Богу, тем терпеливее мы становимся, тем более отражаем в себе свойственное одному Богу бережное отношение, уважение к каждому отдельному существу.
Наконец, венец и плод всех добродетелей, всех усилий и подвигов есть любовь, та любовь, которая, как мы уже сказали, может быть дана одним Богом. Это тот дар, который является целью всего духовного подготовления и опыта.
Все это сведено воедино в последнем прошении великопостной молитвы, в котором мы просим: "видеть свои прегрешения, и не осуждать брата своего". В конце концов, перед нами стоит одна опасность: гордыня. Гордость — источник зла, и зло — источник гордости. Недостаточно, однако, видеть свои прегрешения, потому что даже эта кажущаяся добродетель может обратиться в гордость. Писания святых Отцов полны предостережением против этого вида ложного благочестия, которое на самом деле, под прикрытием смирения и самоосуждения, может привести к дьявольской гордыне. Но когда мы "видим наши грехи" и "не осуждаем брата своего", когда, другими словами, целомудрие, смирение, терпение и любовь соединяются в нас в одно целое, тогда и только тогда наш главный враг — гордость — уничтожается в нас.
После каждого прошения молитвы мы кладем земной поклон. Но не только во время молитвы св. Ефрема Сирина кладут земные поклоны; они составляют отличительную характеристику всего великопостного богослужения. Но в этой молитве значение их раскрывается лучше всего. В долгом и трудном подвиге духовного возрождения Церковь не отделяет души от тела. Человек отпал от Бога весь целиком, душой и телом. И весь целиком человек должен быть восстановлен, чтобы вернуться к Богу. Греховное падение состоит именно в победе плоти (животной, похоти в нас) над духовной, божественной природой. Но тело прекрасно, тело свято. Так свято, что Сам Бог "стал плотью". Спасение и покаяние тогда - не презрение к телу, не небрежение им, но восстановление тела в его настоящем служении, как выражения жизни и духа, как храма бесценной человеческой души. Христианский аскетизм не борьба против тела, но за него. Вот почему весь человек — душой и телом — кается. Тело участвует в молитве души, так же, как и душа молится не вне, а в своем теле. Таким образом, земные поклоны, "психо-телесный" знак покаяния и смирения, поклонения и послушания, являются отличительной чертой великопостного богослужения.
Протоиерей Михаил Шполянский. Жизнь, словно под гипнозом, или "нас этому не учили"
Вера Меня не удивляет,
Она так естественна (говорит Бог).
Ибо Я так ослепительно сияю в Моем Творении:
В солнце, в луне и звездах — во всем, что Я сотворил.
В небесных светилах и в морских рыбах —
Во всем мире Моих творений,
В лике земли и в лике морей…
В ветре, который проносится над морем
И в ветре долины,
Тихой долины,
Скрытой горами долины…
В деревьях и животных. И в лесных зверях;
И в человеке — Моем творении.
В народах и в людях, и в царях, и в простых крестьянах,
В мужчине и в женщине — его подруге.
А главное — в детях и в голосе дней,
Ибо дети даже в большей степени Мое Творение,
Чем взрослые люди.
Ибо жизнь, земная жизнь их еще не успела испортить.
И среди всех Моих творений — они — Мои слуги
Прежде всех.
И голос ребенка более чист, чем голос ветра
В тишине долины —
Долины, скрытой горами.
И взгляд ребенка более чист, чем голубизна неба,
Чем небесная млечность и луч звездного света
В тишине ночи.
Я так ослепительно сияю в Моем Творении (говорит Бог),
В лике гор и в лике полей,
В хлебе и в вине,
И в человеке, который пашет;
И в человеке, который сеет;
И в сборе зерна и в сборе винограда,
В свете и во тьме,
И в сердце человека,
Которое глубже всего в сотворенном мире,
Ибо оно не доступно ничьему взору,
Кроме Моего.
……………………………………………..
Я так сияю в Моем Творении (говорит Бог),
Что не видеть Меня —
Для этого надо быть слепым,
И для того, чтобы не верить в Меня,
Надо учинить над собой насилие,
Извратить себя, обессилить, измучить.
Надо засохнуть, умереть…
(Шарль Пеги «Творение»; перевод Л.А.Зандера)
Итак, «…жив Господь, Который сотворил нам душу сию, … жива будет душа твоя…» (Иер. 38, 16, 17). Пожалуй, это самое важное и в то же время очевидное открытие, достижимое человеком в сей жизни. Можно ли его игнорировать? Можно ли не замечать очевидности? Оказывается, можно. И называют это не безумием, а практическим подходом к жизни. Хорош практический подход — попивать пивко или драить светильник в каюте тонущего корабля, не обращая внимания на призывы занять место в спасательной шлюпке! Нестись к обрыву в автомобиле без тормозов, игнорируя все предупредительные знаки и сигналы! Неужто кто-нибудь всерьез думает, что смерть его минет? Но уже и врачи говорят о «жизни после смерти», ученые говорят о сотворении мира… Не выглядит ли на фоне этого помрачение разума «практичного» человека зловещим гипнозом? Но ведь мы все-таки взрослые люди! Неужели мы до такой степени над собой не властны? Бог дал нам свободу и силу. Никто нас не может заставить; могут только охмурять. И что, мы согласны делать из жизни игру в наперстки?
Но, тем не менее, сорокапятилетний человек, треть своей жизни проживший в условиях религиозной свободы, по-прежнему выдвигает все тот же аргумент: «Нас этому не учили». Это ли не абсурд? Компьютерами научились пользоваться? Мобильными телефонами научились? Банкоматами научились? А вот креститься правильно так и не научились. Евангелие — Книгу Жизни, настольное чтение наших предков, даже малограмотных, — не осилили. «Единое на потребу» оказалось невостребованным — не абсурд ли? Не абсурд ли говорить о «смутных ощущениях тепла» на краю вулкана? О щекотке под ножом гильотины? Как это похоже на «простые правила» Алисы: «Если слишком долго держать в руках раскаленную докрасна кочергу, в конце концов обожжешься. Если поглубже полоснуть по пальцу ножом, из пальца обычно идет кровь. А если разом осушить пузырек с пометкой «Яд!», рано или поздно почувствуешь недомогание». Какая-то дикая легкомысленность при определении краеугольного вопроса бытия — «что-то такое есть» — словно стишки юного поэта обсуждаются.
Масштаб проблемы и уровень реакции на нее столь несоразмерен, что заставляет предполагать или зомбирование, или некую массовую психотравму. Действительно, как можно оценить реакцию копающегося на огороде дачника, оповещенного об аварии на ближайшей АЭС и о том, что через пару часов показатель радиации зашкалит все пределы (аналог положения «Бог — строгий судия»), который на это отвечает: «А мне еще минимум четыре часа надо, чтобы прополоть морковную грядку»?! Или иная ситуация: невинно осужденный в камере смертников узнает, что в течение часа принимают ходатайство об амнистии с гарантией освобождения (аналог положения «Бог — милостивый Отец») и реагирует на это так: «Да ну их, я еще футбол по телеку не досмотрел». А ведь вопрос о бытии Бога лежит вообще вне всяких масштабов — уходит в бесконечность.
Но, может быть, именно величие масштаба делает его невместимым в бытовое сознание? Тем не менее претензия Homo sapiens на разумность обязывает его осознать себя как Homo spiritus. И как странно слышать от людей, которые убеждены в том, что полноценно используют свой разум и контролируют свое сознание, определение важнейшего вопроса мироздания не более, чем в виде расплывчатой формулировки: «что-то такое есть».
Так все-таки — есть? Или, может быть, — нет? Не следует ли наконец разобраться — хотя бы для себя самих? Ведь если Бога нет — открываются колоссальные перспективы! «Тогда все можно!» — помните экстаз Ивана Карамазова? «Станем есть и пить, ибо завтра умрем!» (1 Кор. 15, 32.) — окончание мысли апостола Павла как-то не столь воодушевляющее, однако призыв чаяниям масс вполне соответствует. Не стоит комплексовать, братва! Какие ценности, какая мораль — все выдумано! Если нет Бога, то и нет бессмертия, и тогда твое только то, что успел урвать в этой жизни. Если нет Бога, тогда нет объективных критериев добра и зла — и тогда только твои интересы и, более того, прихоти, определяют границы дозволенного. Если нет Бога, то и не существует реальных категорий Божественного бытия — Любви, Истины, Красоты. Впрочем, никто не мешает тебе играть в любовь и пр., но не забывай — все это не серьезно: надоест — выброси! Вот, конечно, смерть — это неприятно, да кто ее, костлявую, поминает. Там-то уже ничего не будет, лопух на могиле, и все — чего об этом думать. А болезни — пока гром не грянул, тьфу-тьфу, не про нас сказано! Не страшно, пожалуй, и то, что потомство обезьянье всю Землю уже в планетарном масштабе испоганило — да на наш век, вроде бы, хватит.
Ну что, диковато все это звучит? Да, утрированно, но согласитесь — честно и последовательно. Нет Бога — ну, так и нет. И, кстати сказать, «Бога нет» и «Я считаю, что Бога нет» субъективно понятия тождественные. Если тебе так уж не хочется, чтобы Бог был (хотя Его бытие от тебя никак не зависит), то для тебя Его как бы и нет — «по вере вашей да будет вам» (Мф. 9, 29) [1] . Бог познается только в любви, и насилие над твоей душой, даже ради ее спасения, Творец не совершит (ибо это уничтожило бы свободную человеческую личность). Так что если для тебя Бога нет — не лукавь, не прикрывайся «богом в душе» или «чем-то таким». Говори прямо: «Я безбожник», «Я не верю ни в какие высокие чувства и идеалы», «Для меня свято только то, что мне самому нравится». И не ходи, дружок, в Церковь свечи палить. И креститься сам и детям крестным быть не дерзай — лицемерие никого не красит. И батюшку офис освятить не тащи — пользы-то не будет. Будь честным безбожником: может быть это и не очень умно, но не подло.
Впрочем, в сложившейся ситуации есть и вполне прозаическая, причина. Это лень человеческая. Один из самых интересных богословов и мыслителей ХХ столетия — протоиерей Георгий Флоровский — отмечал, что первопричиной грехопадения первых людей была именно лень: они хотели быть «яко бози», но вне труда возделывания мира и послушания Творцу (Быт. 3, 4). А святым отцам [2] Церкви принадлежит фраза: «Для того чтобы погибнуть, достаточно быть нерадивым (ленивым)». Действительно, вера в «человеческий разум» и в «космическую энергию», в барабашек и «откровения» Нострадамуса etc. не обязывает ни к чему — иногда только приятно щекочет нервы. Принятие же христианского мировоззрения именно обязывает — и обязывает к переменам глобальным: ты был исполнителем, безвольным винтиком в механизме — стал полновластным и ответственным руководителем своей жизни, был младенцем — стал взрослым, был приговоренным к смерти и смирившимся со своей участью пленником — стал победителем, был плодом эволюции приматов — стал Человеком!
Да, жизнь во Христе — это труд, это подвиг. Но ведь по сути дела любая жизнь — это труд: двигаться — труд, питаться — труд, общаться — труд. Разве что, может быть, сон не труд. Так почему бы — если мы так боимся труда — не спать всегда? Вечно? Зачем жить? Но если все-таки жить, так почему бы не жить полноценно? Зачем спать вечно, почему бы не жить вечно? Ведь все равно уж, друзья, никуда от этого не деться — мы в этом мире живем, мы его, к сожалению, проживаем… Впрочем, и труд не так уж и страшен, «как его малюют». Ведь подавляющее большинство людей всю свою жизнь трудятся самым активным образом. И парадоксально то, что зачастую самые активные в трудах мира сего люди не находят времени и сил на главный труд — спасения души. А ведь этот труд не подавляет и не заслоняет все прочее, в мире нам прилежащее. Бог, ведая немощи и нужды человека, заповедал не шесть дней недели посвящать Ему, а седьмой — мирской жизни, но «шесть дней работай и делай (в них) всякие дела твои, а день седьмой — суббота Господу, Богу твоему…» (Исх. 20, 9). От верующего человека, как правило, не требуется отказ от мира — ведь в мир его привел Господь — но требуется осмысление своего бытия в мире. Деятельная вера в Бога — жизнь земная ради жизни вечной — не выхолащивает наше существование, но возводит на новую ступень, преображает и освящает.
Позвольте привести такой пример: люди живут в подвале, в подземелье. Сыро, холодно, затхлый воздух — но жить можно. Заняты тяжелым трудом добычи пропитания: охотятся на крыс, выращивают подземные грибы. Размножаются, борются за власть, за лучший угол… Посреди подвала — лестница ввысь, десять пролетов — и дверь. Дверь массивна, закрыта — но не заперта. А за дверью — прекрасный мир: поля и леса, моря и реки, бездна благодатного неба в пении птиц. И светлые счастливые люди ждут прихода из подземной «страны далече» своих братьев и сестер. Но в мрачном подземелье своя жизнь и своя логика: «нужно жить (охотиться на крыс!), а не фантазировать»; «а кто доказал, что там что-то есть? — ведь никто оттуда не возвращался (еще бы!)»; «а вдруг это ловушка, нас хотят обмануть» (но почему бы не проверить?).
Отец Павел Флоренский приводил такой очевидный образ: тупик, обрыв, бездна; перед нами мост, конец его теряется в тумане. Вот выбор каждого человека: пойти по мосту и проверить, куда он ведет, или сесть у обрыва и застыть в пустоте бессмысленного коловращения бытия. Итак, кто мы — люди подземелья? Лентяи, трусы, неудачники, застывшие в нелепых позах перед мостом, словно персонажи Дантова «Ада»? А может быть, мы такие уж страстные грехофилы — может быть, нам нравится полоскаться в грязи? Ведь есть же среди нас такие, которые хотят быть наркоманами, алкоголиками, ворами, хотят быть негодяями и подлецами (впрочем, это случаи уже клинические). А если мы все-таки Человеки — то почему мы живем в подземелье и питаемся крысами? Почему наша жизнь горизонтальна, когда Богом всем нам даны крылья!
И вот опять приходится говорить о помрачении. Все-таки как противоестественна такая слепота — в любых других житейских обстоятельствах она воспринималась бы не иначе, как безумие. Но оказывается не это, а именно жизнь в Боге почитается миром безумием: «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор. 1, 23). Все оказывается перевернутым: два полюса, два смысла — «…мудрость мира сего есть безумие пред Богом…» (1 Кор. 3, 19). С кем мы? Какой делаем выбор? И не нужно себя обманывать — когда нам кажется, что мы «просто живем», что никакого выбора и не делаем — значит, мы его уже сделали: мы не с Богом. А «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф. 12, 30). Итак, не стоит ли попробовать подняться по ступеням?
[1] Приходится иногда сталкиваться с таким отношением: «Что вы все время цитаты из Евангелия приводите — для меня это вовсе не доказательство!» Ответим так: книга наша пишется, конечно, с точки зрения христианина. И мы должны прямо сказать: или мы признаем Иисуса Христа Богом, и тогда слово Священного Писания — единственный абсолют Истины в этом релятивистском мире (понимая при этом относительность наших интерпретаций) или же, в противном случае, любой разговор о христианском осмыслении бытия вне основ христианской веры — безнадежен.
[2] Святые отцы — подвижники и учителя, праведники Христовой Церкви, прошедшие деятельный путь очищения от страстей и воздержания души в Боге. За 2000-летнюю историю Церкви накоплен колоссальный практический опыт христианской жизни, запечатленный в святоотеческом наследии — в богословских, канонических (канон — норма жизни Церкви), аскетических, литературных, литургических (богослужебных) и других текстах. Все святоотеческое наследие называется Священным Преданием (в отличие от Священного Писания — Библии).
